Когда граф уезжал, брат постоянно говорил о нем. И все же на какое-то время он снова становился прежним жизнерадостным ребенком. А Вардалек, возвращаясь, всегда выглядел старше и бледнее. Габриель подбегал к нему, бросался в объятия и целовал его в губы. При этом тело графа сотрясала странная дрожь, и несколько часов спустя он вновь молодел и наполнялся силой.
Так продолжалось довольно долго. Мой отец не желал больше слышать об окончательном отъезде Вардалека. Гость постепенно превратился в постояльца, а мы с гувернанткой стали замечать неладное в поведении Габриеля. И только один отец был абсолютно слеп к тому, что творилось в доме.
Однажды вечером я спустилась в гостиную, чтобы взять там какую-то вещь. Проходя по лестнице мимо комнаты графа, я услышала ноктюрн Шопена. Вардалек играл на пианино, которое перенесли в его комнату. Музыка была столь пленительной, что я остановилась и, прислонившись к перилам, заслушалась. Внезапно в полумраке на лестнице возникла белая фигура. В ту пору мы верили в привидения, и я, оцепенев от страха, прижалась к колонне. Каково же было мое изумление, когда я увидела Габриеля, медленно спускавшегося вниз. Он двигался точно в трансе. Это напугало меня даже больше, чем возможная встреча с призраком. Но могла ли я поверить своим глазам? А вдруг он мне просто привиделся?
Я не могла пошевелиться. Брат в длинной ночной рубашке спустился по лестнице и открыл дверь в комнату графа. Он оставил ее приоткрытой. Вардалек продолжал играть. Но чуть позже он заговорил, на этот раз по-польски:
— Nie umiem wyrazicjak ciechie kocham.. — «Мой милый, я вынужден расстаться с тобой. Твоя жизнь — это моя жизнь, а я должен жить, хотя уже и умер. Неужели Бог не сжалится надо мной? О, жизнь! Ах, муки жизни!»
Он взял полный отчаяния аккорд и стал играть заметно тише.
— О Габриель! Любимый! Ты моя жизнь. Да, жизнь! А что такое жизнь? Мне кажется, это самое малое из того, что я хотел бы взять у тебя. Конечно, при твоем изобилии ты мог бы и дальше делиться жизнью с тем, кто уже мертв. Но хватит!
Он вдруг заговорил хриплым шепотом.
— Пусть будет то, чего не миновать!
Брат все так же стоял подле него, с пустым и застывшим взглядом. Наверное, он явился сюда в состоянии лунатического сна. Вардалек, прервав на минуту мелодию, издал вдруг горестный стон, а затем печально и мягко добавил:
— Ступай, Габриель! На сегодня достаточно!
Брат вышел из комнаты — все той же медленной поступью и с тем же невидящим взором. Он поднялся к себе, а Вардалек заиграл что-то очень тревожное. И хотя играл он не очень громко, мне казалось, что струны вот-вот порвутся. Я никогда не слышала такой неистовой и душераздирающей музыки.
Утром мадемуазель Воннер нашла меня на ступенях лестницы. Наверное, мне стало дурно, и я лишилась чувств. Но что, если все это было сном? Даже теперь я ни в чем не уверена. А тогда меня терзали сомнения, и я никому ничего не сказала. Да и что я могла им сказать?
Позвольте мне сократить эту длинную историю. Габриель, который в жизни не знал болезней, внезапно захворал. Мы послали в Грац за доктором, но тому не удалось найти причин недуга. Он сказал, что это истощение — болезнь не органов, а чувств. Ну что мы могли тут поделать?
Даже отец осознал тот факт, что Габриель серьезно болен. Его беспокойство было страшным. Последний темный след на его бороде поблек, и она стала полностью белой. Мы привозили докторов из Вены, но их опыт и знания не помогали. Брат в основном находился без сознания, а когда приходил в себя, то узнавал только Вардалека, который постоянно сидел у его постели и ухаживал за ним с потрясающей нежностью.
Однажды я сидела в соседней комнате и вдруг услышала неистовый крик графа.
— Быстрее! Пошлите за священником! Быстрее!
И сразу после этого горестно добавил:
— Поздно!
Габриель спазматически вытянул руки и обвил шею Вардалека. Это было его единственное движение за долгое время. Граф склонился к нему, целуя в губы. Я бросилась вниз, чтобы позвать священника.
Через минуту, когда мы вбежали в комнату брата, Вардалека там уже не было.
Священник соборовал покойника. Наверное, душа Габриеля летела в тот миг к небесам, но мы тогда еще не верили в его кончину.
Вардалек навсегда исчез из замка, и с тех пор я о нем ничего не слышала.
Вскоре умер и мой отец. Он как-то внезапно постарел и увял от горя. Все состояние Вронских перешло ко мне. В память о брате я открыла приют для бездомных животных, и теперь на старости лет люди смеются надо мной. Они по-прежнему не верят в вампиров!
Луиджи Капуана
Луиджи Капуана (1839–1915) родился в городке Минео, расположенном в сицилийской провинции Катания. Сын богатых землевладельцев, он окончил Королевский колледж Бронте, а затем с 1857-го по 1860 год изучал право в Университете Катании, однако покинул факультет, чтобы примкнуть к движению Рисорджименто в качестве секретаря Тайного революционного комитета, а позднее стал главой гражданского совета. В 1864 году Капуана перебрался во Флоренцию, решив всерьез заняться литературной деятельностью, хотя к тому времени уже была опубликована его драма в трех песнях «Гарибальди» (1861), высоко оцененная публикой. Во Флоренции он свел знакомство с наиболее авторитетными представителями итальянской литературы того времени, писал критические очерки для «Итальянского обозрения», был театральным обозревателем флорентийской газеты «Нация» и написал свой первый рассказ, «Доктор Цимбал», который был опубликован в нескольких выпусках ежедневной газеты. В 1868 году он вернулся на Сицилию.
В произведениях Капуаны принято видеть ранние образцы натурализма в итальянской литературе. В них присутствуют серьезные психологические темы, а также глубокие патологические и оккультные мотивы, которые, впрочем, нередко разоблачаются как псевдонаучные. Капуана испытал влияние романов Золя и идеализма Гегеля, а его произведения, в свою очередь, повлияли на творчество Джованни Верга и Луиджи Пиранделло. Он также известен как автор сказок для детей.
Рассказ «Случай мнимого вампиризма» был впервые опубликован в Риме Энрико Вогера под названием «Вампир» в 1904 году.
Случай мнимого вампиризма
— Это не смешно! — сказал Лелио Джорджи.
— Ну почему же мне не посмеяться? — ответил Монджери. — Лично я в привидения не верю.
— Я тоже когда-то не верил, да и сейчас не хочу верить, — продолжал Джорджи. — Поэтому я к тебе и пришел. Возможно, ты сможешь объяснить, что превратило мою жизнь в сплошное несчастье и разрушило мой брак.
— Что превратило твою жизнь в сплошное несчастье? Ты хочешь, чтобы я объяснял тебе смысл твоих же собственных фантазий? Ты не в своем уме. Галлюцинации действительно существуют, с этим никто не спорит, однако наши видения имеют смысл лишь для нас самих. Иначе говоря, видения — это конкретная форма некоего ощущения, так сказать, проекция нашего «я», когда глаза видят то, чего на самом деле нет, и уши слышат то, чего на самом деле нет. Ранее накопленные впечатления, подчас бессознательно, превращаются в некие события, которые происходят в нашем воображении. Мы, ученые, до сих пор не знаем, как это происходит и почему. Можно сказать, что мы спим с открытыми глазами. Однако надо различать мимолетные галлюцинации, вовсе не указывающие на органическое или психическое заболевание, и явления устойчивого характера… Разумеется, к тебе это не относится.
— Напротив, это относится и ко мне, и к моей жене.
— Ты меня не понял. То, что ученые называют устойчивыми галлюцинациями, есть признак сумасшествия. За примером далеко ходить не надо. То, что вы оба, ты и твоя жена, подвержены одним и тем же галлюцинациям можно объяснить после несложных размышлений. Вполне возможно, что твое нервное состояние слишком сильно повлияло на нервную систему твоей жены.
— Нет. Видения начались у нее.
— Ты хочешь сказать, что твоя нервная система как более восприимчивая, оказалась слабее? Пожалуйста, не морщи свой поэтический нос от слов, которые тебе угодно считать научным жаргоном. Жаргон иногда полезен.