Да, моя рука походила теперь на подушку, костяшки пальцев были ссажены, как после какого-то ужасного удара. Что мне оставалось делать? Пусть он считает меня безумцем, я должен открыть ему всю подоплеку случившегося…

Я присел у его постели и подробно изложил все мои беды с самого начала. Слова мои лились горячим потоком, руки дрожали; кажется, я мог бы убедить даже закоренелого скептика.

— Она ненавидит и вас, и меня! — воскликнул я. — Она отомстила вчера нам обоим разом. Она увидела, что я покидаю зал, видела, наверное, также и вас. Она знала, сколько времени вам понадобится, чтобы дойти до меня, и ей оставалось лишь применить свою злую волю. Ах, право, ваше разбитое лицо — ничто по сравнению с разбитой моею душой!

Он был поражен моим рассказом. Это было очевидно.

— Да-да, она следила за тем, как я выходил из зала, — пробормотал он. Она способна на такое. Но возможно ли, что она действительно довела вас до такого? Что вы намерены предпринять?

— Прекратить это! — вскричал я. — Я доведен до полнейшего отчаяния. Сегодня я предупрежу ее, и следующая попытка с ее стороны станет последней!

— Только не теряйте благоразумия! — предостерег он.

— Благоразумия! — воскликнул я. — Единственное, что для меня сейчас будет неблагоразумно, — это отложить дело еще на час!

С этими словами я оставил его, поспешно вернулся домой, и вот теперь стою на пороге поступка, который может привести к кризису всю мою жизнь. Я отправляюсь немедленно. Мне сегодня кое-что удалось: я сумел убедить хотя бы одного человека в правдивости пережитых мною мучений. И если случится худшее, останется этот дневник — доказательство того, каким стрекалом подстегивали и мучили меня.

Вечер. Когда я пришел к Уилсонам, меня впустили в дом, и я нашел в гостиной хозяина в обществе мисс Пенклоуза. С полчаса мне пришлось терпеть его беспорядочную болтовню о недавно проведенных им исследованиях истинной природы спиритуалистического экстаза. Мы с моей мучительницей слушали молча, глядя из разных углов комнаты друг на друга. В ее глазах я читал мрачное удовольствие, а она, должно быть, увидела ненависть и угрозу на моем лице. Я уже было отчаялся дождаться возможности переговорить с нею, но тут Уилсона зачем-то вызвали из комнаты, и на несколько минут мы остались наедине.

— Ну, профессор Гилрой, — или лучше называть вас теперь «мистер Гилрой»? — сказала она с характерной для нее горькой усмешкой. — Как поживает ваш друг мистер Чарльз Сэдлер после бала?

— Вы мерзавка! — воскликнул я. — Но теперь вашим выходкам будет положен конец. Я не потерплю более никаких фокусов. Слушайте меня внимательно!

Я пересек комнату и грубо схватил ее за плечо.

— Как есть Господь на небесах, так я клянусь, что, если вам захочется еще раз втянуть меня в вашу дьявольскую игру, вы поплатитесь за это жизнью. Во что бы то ни стало я лишу вас жизни. Я дошел до предела терпения, доступного человеку.

— Расчеты между нами еще не вполне закончены, — ответила она с такой же яростью. — Я могу любить, могу и ненавидеть. Вам был предоставлен выбор. Вы предпочли отказаться от любви. Значит, вам придется испытать другое. Я вижу, что нужно еще немного потрудиться, чтобы сломить ваш дух, но сломлен он будет непременно. Мисс Марден, кажется, приезжает завтра?

— Какое вам до этого дело? — воскликнул я. — Даже в мыслях не смейте пачкать ее грязью! Если я пойму, что вы намерены причинить ей вред…

Хотя она и пыталась бесстыдно смотреть мне в лицо, я увидел явственно, что она испугалась. Она прочла мои черные мысли и отпрянула от меня.

— Она может гордиться таким защитником. Он не боится угрожать одинокой женщине! Воистину, я должна поздравить мисс Марден с таким приобретением!

Слова ее были достаточно желчны сами по себе, но голос и тон еще добавляли им едкости.

— Всякие слова бесполезны, — сказал я. — Я пришел сюда лишь затем, чтобы объявить вам — объявить самым серьезным образом, что следующее ваше бесчинство относительно меня станет последним!

С этими словами я вышел, так как услышал шаги Уилсона на лестнице и не желал продолжать пустой разговор. Да, она может выглядеть смертельно ядовитой, но при всем том теперь начнет понимать, что ей стоит бояться меня не меньше, чем я боюсь ее. Убийство! Звучит отвратительно. Но ведь никто не говорит об убийстве, уничтожая змею или тигра! Пусть теперь побережется.

5 мая. Встретил Агату и ее мать в одиннадцать утра на станции. Она выглядит столь свежей, счастливой, красивой! И так искренне обрадовалась мне! Чем я заслужил такую любовь? Я поехал вместе с ними и позавтракал у них. Все беды, казалось, развеялись, и жизнь ненадолго стала светла. Моя милая невеста говорит, что я бледен и выгляжу озабоченным, больным. Дорогое дитя, она объясняет это одиночеством и недостаточной заботливостью экономки. О, пусть она никогда не узнает истину! Пусть тень, если уж суждено тени омрачать наш небосклон, затмит мою жизнь и оставит ее на солнечном свету! Я только что вернулся от нее, чувствуя себя возрожденным. Когда она рядом, я могу храбро смотреть в лицо любым жизненным невзгодам.

5 вечера. Итак, попробую вспомнить все точно. Попробую изложить дотошно, как все произошло. Все еще свежо в моей памяти, и я могу ручаться за подробности, хотя не верится мне, что настанет такой день, когда я забуду эти события.

После второго завтрака я вернулся от Марденов и занимался исследованием некоторых срезов, приготовленных на микротоме, [60] когда вдруг лишился сознания, что за последнее время стало обычным, но неизменно ненавистным делом для меня.

Казалось, минуло всего мгновение, но когда я очнулся, то обнаружил, что сижу в маленькой комнатке, совершенно не похожей на мой рабочий кабинет — уютной, светлой, с диванчиками, обтянутыми ситцем, цветными занавесками и множеством милых безделушек на стене. Маленькие нарядные часы тикали передо мною, стрелки показывали половину четвертого. Все это мне было хорошо знакомо, однако я смотрел на окружающие предметы с недоумением, пока мне на глаза не попался фотопортрет, изображающий меня самого. Он стоял на пианино рядом с другим портретом — миссис Марден. Только тогда я наконец сообразил где нахожусь. Это был будуар Агаты.

Но как я попал туда и зачем? Сердце мое дрогнуло и упало, охваченное ужасом. Неужели меня отправили сюда с каким-то дьявольским заданием? Выполнил ли я его? По-видимому, выполнил, ибо иначе мне не позволили бы прийти в чувство. О, как мучителен был тот момент! Что я натворил? В отчаянии я вскочил, и тут стеклянная бутылочка скатилась с моих колен на ковер.

Она не разбилась, и я ее подобрал. На бутылочке была этикетка с надписью «Серная кислота концентрированная». Я вытащил круглую стеклянную пробочку, и из бутылочки выползла струйка дыма; едкий, царапающий горло запах разлился по комнате. Я сообразил, что именно эту бутылочку хранил у себя дома для проведения химических анализов. Но зачем я принес ее сюда, к Агате? Ведь этой густой, дурно пахнущей жидкостью порой пользуются женщины, когда хотят изуродовать красивых соперниц! С замиранием сердца я поднес бутылочку к свету. Слава богу, она была полна доверху! Беды не случилось… Но приди Агата минутой раньше, адский паразит в моей душе непременно вынудил бы меня плеснуть на нее кислотой… Ах, даже думать об этом невыносимо! Но фантазия чудовища, несомненно, была именно такова. Иначе зачем бы мне приносить кислоту с собой? При мысли о том, что я мог натворить, мои подорванные нервы сдали и я рухнул на кресло, дрожа и дергаясь, — достойная жалости развалина человека.

Заслышав голос Агаты и шуршание ее платья, я опомнился. Я поднял голову и встретился со взглядом ее голубых глаз. Она смотрела на меня с глубокой нежностью и сочувствием.

— Нам необходимо увезти тебя в деревню, Остин, — сказала она. — Тебе нужен покой и отдых. Ты выглядишь совершенно больным!

— Пустяки! — сказал я, пытаясь улыбнуться. — Какая-то мгновенная слабость, не более. Сейчас я уже в полном порядке.